В.И. Мартынов

Определение понятия "Древнерусское
богослужебное пение"

Изучение древнерусской системы богослужебного пения с самого начала порождает целый ряд специфических трудностей и проблем. Проблемой является уже само определение предмета исследования, ибо содержание понятия <древнерусское богослужебное пение> может трактоваться отнюдь не однозначно. В самом деле, можно ли считать древнерусское богослужебное пение частью музыкального искусства, или же пение это есть нечто совершенно иное, не имеющее никакого отношения ни к музыке, ни к искусству вообще? Этот странный, но по видимости простой вопрос не так прост, как кажется с первого взгляда. Во всяком случае, дискуссия по данному вопросу ведется в России уже достаточно давно. Еще в 60-х годах XVII века в трактате <О пении божественном> дьякон Иоаким Коренев писал: <Тот, кто споря, лишился смысла, говорит, что церковное пение не происходит от музыки, что одно является музыкой, а другое нет. Я же всякое пение называю музыкой>. Сформулированная в трактате Коренева концепция, утверждающая идентичность единства богослужебного пения и музыки стала со временем доминирующей, и современные ученые-медиевисты уже безо всяких оговорок руководствуются ею в своих исследованиях, рассматривая древнерусское богослужебное пение как одну из областей музыкального искусства. Однако из самих слов Коренева следует, что в его время существовала и противоположная точка зрения. Самое же главное, можно указать ряд фактов, говорящих о том, что в России вплоть до XVII века существовало жесткое разграничение понятий богослужебного пения и музыки.

Отголоски такого разграничения можно было обнаружить еще в 70-е годы нашего века в некоторых областях России, население которых сохранило остатки традиционных устоев. Согласно данным этнографических экспедиций, в этих областях наблюдалось четкое различие в употреблении слов <петь> и <играть>. В отличие от современного словоупотребления, оппозиция слов> <петь> и <играть> отнюдь не сводилась к оппозиции вокального и инструментального исполнения, но обозначала некое более фундаментальное противопоставление. Слова <петь> или <пение> обозначали пение в церкви и относилось только к богослужебным песнопениям. Слова <играть> или <играние> обозначали пение вне церкви, в миру и употреблялись даже в случаях чисто вокального исполнения песен. Вот почему применительно к мирским песням никогда не говорилось <спеть песнь>, но употреблялось выражение <сыграть песнь>. С другой стороны, категорический отказ от применения инструментов в Православной Церкви, был обусловлен острым осознанием того, что сам принцип игры теснейшим образом связан с мирским началом, противостоящим богослужебной сосредоточенности. Таким образом, для крестьян, сохранивших традиционные представления вплоть до наших дней, оппозиция <пения> и <игры> сводилась в конечном счете к оппозиции сакрального и профанного.

Оппозиция сакрального и профанного, скрывающаяся за словами <пение> и <играние>, крайне характерна для традиционного древнерусского мышления. Эта оппозиция может быть обнаружена уже в наиболее ранних русских письмен-ных источниках, где с особой энергией подчеркивается недо-пустимость смешения и даже соприкосновения областей пения и играния. Так, в <Канонических ответах> киевского митрополита Иоанна II (+ 1089) допускается присутствие священнослужителей на мирских пирах и застольях только до тех пор, пока не начнется <игра>: <Когда же войдут с игрой, плясками и гудением, то надлежит, как повелевают отцы, встать из-за стола, дабы не осквернить чувств видением и слышанием>. С еще большей настойчивостью эта мысль проводится в Киево-Печерском патерике, в котором повествуется о приходе преподобного Феодосия (+ 1073) к князю Святославу Ярославичу. Преподобный застал князя, окруженного целой толпой играющих на различных инструментах. <Блаженный же, сидя с краю и опустив глаза, поник и, слегка наклонившись, сказал ему: <Будет ли так в том будущем веке?>. И князь сразу же умилился слову блаженного, и немного прослезился, и повелел игру с тех пор прекратить. А если он когда-либо и приказывал играть, то, когда узнавал о приходе блаженного Феодосия, повелевал им остановиться и молчать>. Подобная компромиссная попытка сохранить равновесие между двумя противоположными началами далеко не всегда может быть осуществлена на практике. Игровая стихия, вышедшая из под контроля обретает инфернальные черты и становится прямым проводником демонизма. Именно такой аспект игры раскрывается в рассказе, повествующем о падении преподобного Исаакия Печерского (+ 1090), принявшего бесов за ангелов света и за самого Христа. <И сказал один из бесов, назвавший себя Христом: <Возьмите сопели, бубны и гусли и играйте в них, а этот Исаакий нам спляшет>. И они заиграли в сопели, в гусли и в бубны и начали насмехаться над ним и, измучив, оставили его еле живого и отошли, смеясь над ним>.

Приведенных примеров, очевидно, достаточно для того, чтобы убедиться в ярко выраженном профанном, а порою и в демоническом значении, которое приписывалось словам <игра> и <играние> в рамках древнерусской традиции. Вот почему слова эти никогда не могли быть приложены ни к чему церковному, а стало быть, не могли применяться и для обозначения пения в церкви. Примерно к XVII веку слова <игра> и <играние> постепенно заменяются словом музыка> или <мусикия>. О том, что слова эти воспринимались как синонимы, свидетельствуют рукописи XVII века, разъясняющие новое и незнакомое еще для русских слово <мусикия> именно через слово <играние> и через производные от него слова. Так, в одном из азбуковников первой половины XVII века слову <мусикия> дается следующее разъяснение: <Мусикия - гудение, иначе игра на гуслях и кинарах>. Вытеснив постепенно слово <играние> из русского языка, слово <мусикия>, или <музыка>, полностью сохранило профанное и даже демоническое значение свойственное прежде слову <играние>. На это указывает еще одно разъяснение слова <мусикия>, помешенное в том же азбуковнике: <Мусикия - в ней же пишутся бесовские песни и кощунства>6. Таким образом, слово <музыка>, вобрав в себя все элементы значения слова <игра>, превращается в понятие противоположное понятию <богослужебное пение>. Вот почему столь привычное для нас словосочетание <церковная музыка> в рамках древнерусской традиции было абсолютно немыслимо и абсурдно.

Утверждаемое Кореневым единство понятий богослужебного пения и музыки (или, что то же самое, игры и пения) являлось неслыханной новацией и шло вразрез со всей древнерусской традицией. С момента появления кореневского трактата в России начинают существовать две противоположные друг другу концепции. Традиционная концепция противопоставляла понятия пения и игры, богослужебного пения и музыки, новая же концепция объединяла эти понятия. С течением времени традиционная концепция была предана полному забвению, новая же концепция превратилась в единственно возможную, само собою разумеющуюся и неоспоримую истину.

Именно с позиции этой истины современные ученые-медиевисты осуществляют свои исследования древнерусской системы богослужебного пения. В результате традиционная певческая система рассматривается сквозь призму концепции, отрицающей как традиционную концепцию, так и саму традицию. Разумеется, такое положение дел не может привести к правильному пониманию изучаемой системы. Вот почему изучение древнерусской певческой системы должно начаться с преодоления концепции, заложенной в трактате Коренева. Первым шагом на пути к пониманию древнерусского богослужебного пения будет признание того, что древнерусское богослужебное пение не есть музыка и что пение это нельзя исследовать при помощи музыкальных законов. Но сделав такой шаг, мы сталкиваемся со следующим вопросом, а именно: если древнерусское богослужебное пение не есть музыка, то что же оно такое и в чем, собственно, заключается различие между богослужебным пением и музыкой, пением и игрой? Теперь уже недостаточно простой констатации того факта, что оппозиция богослужебного пения и музыки есть оппозиция сакрального и профанного,- необходимо показать, в чем именно заключается сакральность богослужебного пения и профанность музыки. Но показать это можно будет только тогда, когда мы уясним, в чем именно видели сущность богослужебного пения и сущность музыки создатели древнерусской певческой системы.

В контексте древнерусской традиции сущность музыки раскрывается как бы сама собой, ибо слово <игра>, первоначально обозначаюшее музыку в русском языке, одновременно указывает и на сущность музыки. После Иохана Хейзинги, очевидно, не имеет смысла подробно останавливаться на вопросе взаимосвязи музыки и игры, однако здесь следует подчеркнуть один аспект этой взаимосвязи, на который особое внимание обращал и сам Хейзинга. С его точки зрения, проблема игрового характера музыки заключается не в том, какое место игра занимает в процессе музицирования, но в том, насколько сама музыка носит игровой характер, т.е. в какой степени музыка является игрой и есть ли в музыке еще что-либо помимо игры. Другими словами, игра мыслится как нечто первичное, а музыка - как нечто вторичное по отношению к игре. Это позволяет рассматривать музыку как частное проявление более общего феномена игры, и именно в этом смысле игра является сущностью музыки, на что прямо указывают обозначающие музыку русские слова <игра> или <играние>.

Всесторонне рассмотрев феномен игры и его самораскрытие в феномене культуры, Иохан Хейзинга в то же самое время не дал полноценной оппозиции самому понятию игры. Предложенное им понятие <серьезное> или <серьезность>, по его же собственному признанию, не может служить реальной оппозицией феномену игры, ибо слово <серьезность> - независимо от того, применяется ли оно в форме существительного или прилагательного,- обозначает не сущность, но качество, в то время как слово <игра> имеет ярко выраженное сущностное значение. Реальная и сущностная оппозиция игре может быть легко выявлена в ходе исследования древнерусской культурной традиции, в рамках которой оппозицией этой является молитва, причем не просто молитва, но молитва в том значении, в каком понималась она отцами восточной церкви и в каком была воспринята русским монашеством. Молитва, понимаемая таким образом, представляет собою внутреннее мистическое единение с Богом, достигаемое через сосредоточение, концентрацию и полное отрешение сознания от всех мыслимых образов и представлений. В процессе молитвы сознание должно превратиться в чистый белый лист, на котором Бог смог бы начертать знаки своего присутствия, преображающие обыденное сознание в сознание обоженное. Но для того чтобы воспринять эти божественные знаки, сознание должно освободиться от всех образов и представлений, от всего умопостигаемого и чувственно воспринимаемого. Погруженность в умопостигаемое и чувственно воспринимаемое приводит сознание в состояние игры, раскрывающейся в ряде более частных конкретных игр: игры ума, чувств, воображения, каждая из которых заполняет сознание множеством разнообразных узоров, не оставляя места для начертания знаков божественного присутствия. Вот почему усилия .молящегося прежде всего должны быть направлены на то, чтобы остановить игры, осуществляемые сознанием, ибо только тогда, когда смолкнут последние отголоски этих игр, в наступившей молитвенной тишине сознания может быть услышен голос Бога. Таким образом, оппозиция игры и молитвы в древнерусской традиции есть оппозиция двух противоположных состояний сознания - направленного вовне, к миру, обращенного внутрь, к Богу. Богослужебное пение есть показатель сознания, устремленного к Богу, музыка же есть показатель сознания, обращенного к миру. Изначальная несовместимость этих состояний утверждается в словах Иоанна Богослова: <Кто любит мир, в том нет любви Отчей> (I Иоанн 2.15).

Состояние играющего сознания, проявляющееся в музыке, и состояние молящегося сознания, проявляющееся в богослужебном пении, в свою очередь есть лишь следствия противоположных структур, которыми может обладать человеческое сознание. Игра есть свойство множественной и сложной структуры сознания; свойством же единой и простой структуры сознания является молитва. Согласно древнерусской системе взглядов, единая и простая структура сознания была изначально присуща человеку, сложная же и множественная структура является лишь следствием грехопадения и извращения человеческой природы, подпавшей под власть греха. Находясь в раю, человек мог общаться с Богом, ибо его сознание было едино и просто, подобно тому как прост и един сам Бог. Изгнание из рая может быть истолковано как утрата сознанием его изначальной простоты и единства, что привело к множественности и сложности, пригодной для восприятия мира, но не приспособленной для восприятия Бога. Множественная и сложная структура сознания, идеально ориентирующая человека во множественном и сложном мире, делает его слепым по отношению к простому и единому Богу. Однако, согласно отцам восточной церкви, способность видеть Бога может быть возвращена еще в этой жизни, и достигнуть этого можно в процессе выполнения определенных аскетических методик, преодолевающих сложность и множественность сознания и восстанавливающих его изначальную простую и единую структуру. Таким образом, с точки зрения древнерусской традиции для человека, несущего на себе печать грехопадения, множественная и сложная структура сознания, проявляющаяся в игре, есть нечто естественное и само собою разумеющееся, в то время как единая и простая структура, проявляющаяся в молитве, может быть вновь воссоздана и обретена только в результате специальных усилий и целенаправленных действий, составляющих содержание аскетики.

Поскольку после грехопадения игра сделалась естественным состоянием сознания, то музыка, будучи одним из видов игры, не нуждается ни в каких преобразованиях сознания. Сознание играет уже само по себе, и процесс музицирования сводится лишь к выражению этой игры через посредство звуков. Напротив того, молитва, как свойство утраченной при грехопадении структуры сознания, не является более естественным присущим сознанию состоянием, но требует для своего осуществления целенаправленного усилия, направленного на преобразование структуры сознания. Прежде всего необходимо преодолеть сложность и множественность сознания, находящегося в состоянии игры, и только после того, как будет достигнуто молитвенное состояние простоты и единства, возникают условия для выражения этого вновь обретенного сознанием состояния через посредство звуков. Если целью музыки является звуковое выражение естественно данного состояния сознания, то целью богослужебного пения является аскетическое преобразование сознания, вновь воссозданная структура которого и становится объектом звукового выражения. Таким образом, если в музыке мы имеем один уровень усилий, направленных на организацию звукового материала, то в богослужебном пении мы имеем два уровня усилий, ибо здесь уровню усилий, направленных на организацию звукового материала, должны предшествовать усилия, направленные на преобразование сознания. И наконец, если усилия, направленные на организацию звукового материала, мы можем квалифицировать как эстетические действия и отнести их тем самым к области искусства, то усилия, направленные на преобразование структуры сознания, могут быть определены только как действия, относящиеся к области аскетики. Здесь мы подошли к самому корню различия между богослужебным пением и музыкой, между пением и игрой. Это различие можно определить как различие между аскетической дисциплиной и искусством, и именно так различие это трактовалось древнерусской традицией.

Теперь мы можем ответить на поставленный ранее вопрос: в чем именно коренится сакральность богослужебного пения и профанность музыки? Богослужебное пение есть результат деятельности сознания, очищенного и освященного аскетическими преобразованиями, в то время как музыка есть результат деятельности не очищенного сознания - сознания находящегося в естественном, природном состоянии.

Аскетическая очищенность сознания обеспечивает сакральность богослужебного пения; естественное, не очищенное аскетикой сознание является причиной профанности музыки. Для древнерусского человека понятие богослужебного пения представляло собою нерасторжимое единство аскетического молитвенного подвига и искусства звукоизвлечения. Овладение процессом пения включало в себя не только навыки владения голосом, но и навыки аскетического владения сознанием.

Общий упадок аскетических традиций, наблюдаемый в XVII веке, привел к тому, что аскетическое преобразование сознания перестало считаться необходимым для полноценного функционирования певческой системы. Искусство владения голосом и искусство организации звукового материала начало освобождаться от <аскетической опеки>, и ко времени появления кореневского трактата богослужебное пение почти что полностью перестало представлять собою аскетическую дисциплину, превратившись в область музыкального искусства. Это и позволило Кореневу утверждать идентичность понятий богослужебного пения и музыки в уже приводимых ранее словах: <Я же всякое пение называю музыкой>. Слова эти, написанные в эпоху упадка древнерусской певческой системы и полного забвения ее основ, в наши дни стали девизом почти всех без исключения ученых-медиевистов, занимающихся проблемой древнерусского пения, ибо все они рассматривают это пение как некую специфическую область музыкального искусства. Целью настоящего исследования является преодоление этого стойкого, затянувшегося заблуждения, которое можно будет преодолеть только тогда, когда мы осознаем, что древнерусское пение есть не столько область компетенции музыковедческой науки, сколько область компетенции богословия, литургики и аскетической антропологии. Можно сказать, что древнерусское пение изучалось не той наукой, какой должно изучаться и в ведении которой сейчас находится. Более того, сам предмет изучения не был таким, каким он сейчас изучается и за какой сейчас принимается. Однако неверно было бы думать, что речь пойдет о новом методе исследования или тем более с новом, только что открытом предмете изучения. Речь пойдет всего лишь о восстановлении древнерусской традиции и устранении тех искажений, которые мешают увидеть ее автентический облик. А это значит, что древнерусская система богослужебного пения будет исследоваться как аскетическая дисциплина, или же, другими словами, пониматься так, как понималась она в России вплоть до XVII века.


В.И. Мартынов Игра, пение и молитва в истории русской богослужебно-певческой системы -
М.: Издательство <ФИЛОЛОГИЯ>, 1997.- 208 с.

  • Перейти к оглавлению

    * * *

  •  
    Поиск

    Воспользуйтесь полем формы для поиска по сайту.
    Версия для печати

    Навигация по сайту:


    Воспользуйтесь картой сайта
    Портал
    Православный Календарь
    Новостная лента
    Форум

    Яндекс.Метрика

    Спонсоры:

    Свои отзывы, замечания и пожелания можете направить авторам сайта.

    © 1999-2007, Evening Canto.

    Сайт на CD-ROM


         
    PHP 4.3.7. Published: «Evening Canto Labs.», 1999-2001, 2002-2007.